Сейчас эти беарнские благоглупости рассыпались прахом. Хужевсего было, что Рошфор оказался прав: побуждения особ королевской крови ничемпо сути не отличались от грызни Планше и его братьев за мельницу, сами этиособы были мелкими, порой жалкими, и чем, скажите на милость, королева Францииотличалась от распутной женушки покойного г-на Бриквиля?!

Мрачнее тучи он сел в карету рядом с кардиналом – и долгомолчал, пока Ришелье не повернулся к нему:

– Вы очень огорчены, д’Артаньян?

– С чего вы взяли, монсеньёр?

– Вы еще плохо владеете лицом, дорогой друг… Неужели вывсерьез рассчитывали выйти из Лувра бароном или кавалером ордена Святого Духа?

– Позвольте мне быть с вами откровенным,монсеньёр, – сказал Д’Артаньян. – Как-никак вы духовное лицо и мойнаставник на жизненном пути… Нет, конечно, я не рассчитывал на баронство, номне все же казалось, что награда будет другой… Или нет, не то… Я боюсьсобственных мыслей, но мне представляется, что его величество словно бы даже несовсем понял, от чего мы его избавили… Мне показалось, он вовсе не считал себяхоть самую чуточку обязанным…

– Вы, положительно, умны, – сказал Ришелье послекороткого молчания. – Сумели проникнуть в суть. Избави вас бог вести такиеразговоры с кем-то другим кроме меня или, скажем, близких мне людей, но… Высовершенно правы. Его величество попросту не понял, что следует васпоблагодарить. На его взгляд, все происходящее было совершенно естественно.Разве вы сами всякий раз благодарите своего слугу за поданные сапоги иливычищенную шпагу? То-то. Что поделать, д’Артаньян, быть благодарным – большоеискусство и несомненное достоинство, а ими владеют далеко не все короли,поскольку обладание этими качествами означает совсем другой характер и… –Он поколебался, но все же закончил: – и совсем другой размах личности, ее, таксказать, масштаб…

Д’Артаньян, удрученный и растерянный от столь неожиданного иудрученного своего посвящения в интимнейшие секреты королевства, все жеотважился спросить:

– Значит, вы полагаете, монсеньёр, что другой, неколеблясь, пролил бы иную благородную кровь?

Брошенный на него взгляд Ришелье был холоднее льда. Однакокардинал, несколько минут просидев в молчании, все же произнес:

– Как знать… Вполне возможно. Но, знаете ли, оченьтрудно порой пролить родную кровь, для этого требуется немалая сила воли,решимость и много других черт характера, которыми не все из ныне живыхобладают. А впрочем, д’Артаньян… В характере государя нашего Людовика,поверьте, полностью отсутствует наивность. Ничего подобного нет. Вот и сейчас…С одной стороны, герцогство Орлеанское по некоему неписаному ранжиру гораздовыше герцогства Анжуйского, как капитан выше сержанта. С другой же… Анжугораздо дальше от Парижа, его владелец чувствует себя вольготнее вдали оттрона, к тому же Анжу обладает морским побережьем, и, если кто-то захочетбеспрепятственно сноситься с заграницей, ему невозможно помешать. Там можетвысадиться целая армия. И замок Анжу – самая мощная крепость в долине Луары,иные из ее семнадцати башен достигают чуть ли не сорока туазов в высоту, астены сложены из гранита. Меж тем замок Блуа, резиденция герцоговОрлеанских, – скорее роскошный охотничий дом без укреплений. Положительно,в характере Людовика нет наивности… Конечно, он… не похож на некоторых своихпредков. Но что поделать, шевалье, если у нас с вами нет другого короля? Мир,увы, превратится в хаос, если люди станут сами решать, кто достоин имиуправлять, а кто нет, если начнут всякий раз ломать заведенный порядок инарушать существующие законы, как только тот или иной властелин перестанет ихустраивать. Это было бы гибельно еще и потому, что сколько людей, столько поройи мнений… Вот так-то, друг мой. Нам с вами выпало на долю поддерживатьсуществующий порядок, все равно, хорош он или изобилует недостатками, всеравно, лев во главе леса или… Вы понимаете меня?

– Да, монсеньёр, – печально ответилд’Артаньян. – Что ж, вы, как всегда, правы… Это правильно. Но я-то – я, покрайней мере, получил плащ гвардейца, а вы и вовсе ничего не получили…

– Вы полагаете? – усмехнулся Ришелье. – Я,любезный шевалье, получил Францию, на какое-то время избавленную от долгой,повсеместной и кровавой смуты, – а это, можете мне поверить, само по себенаграда… Вот и все обо мне. Теперь поговорим о вас. Qui mihi discipulus…

– Простите, монсеньёр?

– Ах да, я и забыл, что латынь – не самая сильная вашасторона… – И Ришелье повторил по-французски: – Тот, кто мой ученик, обязансерьезно относиться к словам и предостережениям учителя… если только высогласны числиться среди моих учеников.

– Почту за честь, монсеньёр!

– В таком случае, извольте поберечься, – сказалРишелье. – Вы сами понимаете, кого против себя настроили. Готовьтесь кситуациям, когда мое имя не сможет послужить щитом, а верных мне шпаг может неоказаться поблизости. Вам не простят Зюдердама и замка Флери, уж будьтеуверены. Умерьте гасконский задор и будьте готовы к любым сюрпризам.Уклоняйтесь от дуэлей, насколько возможно, – да-да, вот именно! Ибо любаядуэль может оказаться не дуэлью, а предлогом для беззастенчивого убийства… илисудебной расправы. Когда вы пойдете куда-нибудь вечером, пусть вас сопровождаетслуга с мушкетом, а лучше двое. Выходя из дома, не поленитесь посмотреть вверх– на голову вам может обрушиться балка или камень. Мостик под вами можетоказаться подпилен. В ваш стакан может быть подсыпан яд. Вообще, старайтесь безособой нужды не выходить из дома даже светлым днем – и пореже оставаться водиночестве даже в центре Парижа. Бойтесь женщин – они губили даже библейскихбогатырей… Запомните все это накрепко, речь идет о вашей жизни…

– Разумеется, монсеньёр, – почтительно ответилд’Артаньян.

Но мы с прискорбием должны сообщить читателю, что гасконец,подобно многим сорвиголовам столь юного возраста и неуемной бравады, посчиталэти предостережения чрезмерно преувеличенными, а опасения кардинала –излишними. В конце концов он, по его твердому убеждению, был чересчур мелкойсошкой для столь высокопоставленных и могущественных особ, занятых сварами ивраждой с особами своего полета. Как выражаются в Беарне, страшнее разъяренногомедведя зверя нет, но муравей всегда проскользнет меж медвежьими когтями. А дляее величества и новоявленного герцога Орлеанского рядовой мушкетер ротыгвардейцев кардинала, пусть и доставивший несколько неприятных минут, был, всущности, муравьем – вроде тех рыжих, которыми богаты гасконские леса…Д’Артаньян в этом нисколечко не сомневался. «Перемелется и забудется», –подумал он беззаботно, уже придя в относительно хорошее расположение духа:как-никак предстояло примерять у портного красный плащ с вышитым серебрянойканителью крестом…

Планше встретил его, улыбаясь во весь рот и напустив на себястоль таинственный вид, что это заметил даже д’Артаньян, всецело поглощенныйсобственными мыслями, как радостными, так и угрюмыми.

– Что случилось? – спросил д’Артаньян, у которогоперед глазами все еще стоял большой зал замка Флери, а в ушах звенела сталь.